Напомню, что в новой редакции п. 5 ст. 9 КПЭА звучит так: «В любой ситуации, в том числе вне профессиональной деятельности (выделено нами. – К.Р.), адвокат обязан сохранять честь и достоинство, избегать всего, что могло бы нанести ущерб авторитету адвокатуры или подорвать доверие к ней, при условии, что принадлежность адвоката к адвокатскому сообществу очевидна или это следует из его поведения».
До VIII Всероссийского съезда адвокатов, состоявшегося 20 апреля 2017 г., обращения в органы адвокатского самоуправления в части действий адвокатов за рамками их непосредственной работы относились к разряду ненадлежащих поводов для возбуждения дисциплинарного производства, и поэтому заявителю из адвокатской палаты поступал отказ в реагировании. Уже возбужденные дисциплинарные дела прекращались, если обжалуемые поступки не имели отношения к профессиональной деятельности адвоката и такое обстоятельство выявлялось в ходе разбирательства.
Одним из эпизодов дисциплинарного процесса, инициированного территориальным Управлением юстиции г. Москвы, явился случай, когда некий адвокат был приглашен на телевидение под предлогом дать интервью о некоторых аспектах действующего законодательства. Началась съемка, и наш коллега уже после первого заданного ему вопроса понял, что интервьюера интересуют вовсе не правовые проблемы, а обстоятельства развода адвоката с женой – довольной известной медийной особой. Возмущенный таким обманом, адвокат покинул студию, перед этим доходчиво и не слишком стесняясь в выражениях объяснив журналисту, что он о нем думает и по какому широко известному в нашей стране адресу тому следует незамедлительно отправиться. Производство по обращению органа юстиции было прекращено, поскольку квалифкомиссия, а затем и совет палаты пришли к выводу, что описанное поведение адвоката не подпадает под действие КПЭА. Однако в наши дни дисциплинарным органам пришлось бы разбираться с данным случаем, как и с иным эпизодом, касавшимся нелицеприятной оценки тем же адвокатом своей жены в ответ на вопрос, заданный одним из представителей СМИ, когда наш коллега выходил из здания Мосгорсуда.
Насколько нам известно, до некоторого времени в адвокатском сообществе существовало устойчивое неприятие идеи распространения дисциплинарной ответственности за рамками профессиональной деятельности адвокатов, поскольку было вполне очевидно, что в противном случае квалифкомиссии и советы палат погрязнут в разгребании «грязного белья». К сожалению, победила иная точка зрения, и плоды стремления создать образ «адвоката будущего», безупречного в морально-нравственном отношении, мы теперь будем пожинать, как говорится, по полной программе.
Нетрудно предположить, что вскоре, прознав про новые возможности воздействия на лиц, с которыми у них имеются конфликты, в адвокатские палаты со своими претензиями побегут обиженные жены, брошенные любовницы, недовольные кредиторы и обруганные соседи. Какую-то часть жалобщиков составят очевидцы неблаговидного поведения нарушителя морального кодекса строителя комм…, простите, идеального адвокатского сообщества, наблюдавшие адвоката «выпившим», ходившим в неположенном месте по газонам, не надевшим во время прогулки намордник на свою собаку, паркующим автомобиль под запрещающим знаком, несвоевременно оплачивающим коммунальные услуги и тем более – приводившим к себе в гости девушек, обладающих «пониженной социальной ответственностью».
II. О чем говорит история
Возможно, читателю сказанное покажется плодом буйной фантазии автора. Отнюдь. Те, кто ратовал за состоявшееся уже расширение ответственности адвоката, в качестве одного из весомых доводов ссылались на практику наших предшественников – присяжных поверенных1. Литературные источники действительно свидетельствуют о том, что дореволюционным советам присяжных приходилось обстоятельно разбираться со случаями внутрисемейных конфликтов, азартных игр на деньги, невыполнения обязательств по заключенным сделкам, уклонения от выплат на содержание детей, бранной ругани в общественных местах, драки присяжных поверенных в клубе и даже дуэли между членами сословия. К примеру, адвокат был наказан за допущенную им неосмотрительность в связях: «Совет подверг дисциплинарному взысканию помощника присяжного поверенного, отправившегося с неизвестными ему людьми в неизвестную квартиру для игры в карты, где и был обыгран, признав, что, совершив это, помощник выказал непростительное легкомыслие и неразборчивость при выборе своих знакомств, что и имело следствием крайне печальные для него последствия; Совет не может одобрить такого безразличного отношения к выбору места и повода для знакомств».
В одном из решений дисциплинарный орган, провозгласивший по общему правилу невозможность «вторжения в семейную область», все же допустил, что в некоторых случаях даже интимная супружеская жизнь, подвергшаяся огласке, может стать предметом внутрикорпоративного надзора.
В то же время уже тогда отношение к вопросу о пределах действия дисциплинарной ответственности было неоднозначным. Известный исследователь истории адвокатуры Е. Васьковский спорил с другим теоретиком, присяжным поверенным К. Арсеньевым, полагавшим, что «адвокаты должны быть привлекаемы к дисциплинарной ответственности за “нечестные”» действия, влекущие за собой «потерю права на доверие со стороны общества». Е. Васьковский же считал, что «с этим выводом вряд ли можно согласиться. Он равносилен следующему положению: никакие, даже самые интимные, отношения адвоката не изъяты из ведения дисциплинарной власти. Поссорится и разойдется адвокат с женой – сословный Совет может войти в обсуждение честности его образа действий; возникнут у адвоката недоразумения с приятелем – Совет вправе потребовать от него учета в поведении. Словом, над адвокатами будет тяготеть иго ничем не ограниченной, невыносимой опеки, и за каждым их шагом станет следить инквизиторское око «дисциплинарной власти».
В свою очередь, в посвященной этическим проблемам работе «Вечные вопросы адвокатуры» (1886) присяжный поверенный Даниил Невядомский предостерегал: «…Мы далеки от того, чтобы идеализировать нашу присяжную адвокатуру; как и все человеческое, она не может быть идеальной. Адвокат также дитя земли и также сын века; в этом качестве своем он силою вещей должен носить в себе зачатки общих всем недугов». Он же ставил перед читателями весьма жесткие риторические вопросы: «К чему фарисейство? Разве не знаем мы многих первоклассных адвокатов, нравственность которых была далеко не безупречна?» Без сомнения, автор приведенных высказываний хорошо сознавал, что говорил о своих коллегах. Стоит только упомянуть, что современники едва ли не самого знаменитого российского адвоката Ф. Плевако рассказывали не только о его победах в судах, но и том, что он регулярно «устраивал гомерические попойки на зафрахтованных пароходах». А однажды спустил с лестницы своего дома купца, пришедшего пригласить мэтра заняться его делом. Известным фактом является длительное сожительство Ф. Плевако с замужней женщиной, родившей затем несколько незаконнорожденных детей, с которой он познакомился, оказывая ей правовую помощь. Даже страшно подумать, какого числа присяжных поверенных, кем мы сейчас так гордимся, можно было бы не досчитаться, если бы их внеслужебное поведение было сочтено морально ущербным, наносящим вред авторитету адвокатуры и подлежащим возмездию со стороны «дисциплинарной власти».
Любопытно, что один из авторов, уже в эти дни специально исследовавший вопросы ответственности наших предшественников и выделивший в отдельную категорию «дисциплинарные правонарушения в отношении положительного образа (имиджа) присяжной адвокатуры», особо отметил, что семейные прегрешения, а также азартные игры, как и ряд иных подобных деяний, наказывались лишь в случаях их общественной огласки2. По сути, действовало правило: не пойман (публично) – не вор. Трудно признать, что такой подход является безупречным, особенно в морально-нравственном плане, в связи с чем невольно вспоминается предписание из популярного произведения Леонида Филатова: «Действуй строго по закону, то бишь действуй… втихаря».
III. Неочевидная очевидность
Возвращаясь в век XXI, важно заметить, что инициаторы внесения коррективов в КПЭА аспект публичности в провинностях адвоката предлагают оценивать несколько по-иному – с оговоркой, «что принадлежность адвоката к адвокатскому сообществу очевидна или это следует из его поведения». Правда, кому сие должно быть очевидно – получающей тумаки супруге, слышащей из-за стены ее крики соседке, вызванному наряду полиции или пишущему представление вице-президенту, – не вполне понятно, и к этому мы еще вернемся.
Позволительно предположить, что не только нам далеко не все понятно в части применения анализируемых новшеств, поскольку вскоре после дополнений в КПЭА в Комиссию ФПА РФ по этике и стандартам поступили запросы Адвокатских палат Смоленской и Московской областей, касающиеся поведения адвокатов, умаляющего авторитет адвокатуры и выходящего за рамки непосредственного оказания юридической помощи доверителю. В итоге родилось Разъяснение от 16 февраля 2018 г. № 02/18, утвержденное Решением Совета ФПА РФ от 16 февраля 2018 г., на котором необходимо остановиться подробнее.
Вероятно, полагая, что многократное провозглашение одного и того же утверждения обращает его в непреложную истину, Комиссия дважды повторила оговорку, уже и без того сейчас содержащуюся в п. 5 ст. 9 КПЭА, о необходимости для квалификации деяния как проступка и возложения дисциплинарной ответственности наличия условия, что принадлежность адвоката к адвокатскому сообществу очевидна или это следует из его поведения. А чтобы ни у кого не возникло в дальнейшем сомнений в простоте использования на практике нового подхода, в Разъяснение включено заклинание следующего содержания: «Приведенное регулирование не содержит какой-либо неопределенности, исключающей правильное и единообразное применение указанных норм…»
Можно только порадоваться за тех, кто демонстрирует подобную убежденность, однако наши предшественники не были столь самоуверенны, и их сомнения и колебания дошли до нас в порой весьма противоречивых решениях Московского и Санкт-Петербургского советов присяжных поверенных, собранных и систематизированных в числе прочих А. Марковым в его работе «Правила адвокатской профессии в России» (М., 1913). К примеру, питерские коллеги своим общим собранием, состоявшимся 1 марта 1909 г., «единогласным постановлением признали несовместимым азартную игру с званием присяжного поверенного и большинством голосов постановили, что за азартную игру в клубах и общественных местах Совет имеет право подвергать членов сословия ответственности в дисциплинарном порядке вплоть до исключения их из сословия». Куда более снисходительным был Московский Совет, указавший, что он «…не находит возможным предписывать присяжным поверенным совершенное воздержание от игры; столь же невозможным находит Совет и классифицировать игры на азартные и неазартные и указывать, какие игры для присяжных поверенных допустимы и какие нет. Не говоря уже о том, что такая нормировка заставила бы ведаться с целой массой не поддающихся исследованию индивидуальных условий, так как то, что рискованно при одних условиях или для одного, может быть нерискованным для другого или при других условиях, – указанная нормировка явилась бы таким видом опеки, который совершенно несовместим с достоинством полноправного сознательно действующего человека». Такой осторожный подход в Москве отстаивался последовательно, и в ином решении по аналогичному поводу мы читаем: «Совет уже неоднократно высказывался о нежелательности для сословия азартной игры вообще; но, высказывая свой принципиальный взгляд по этому поводу, Совет, однако, не находит возможным с дисциплинарным кодексом вторгаться в сферу частной жизни товарища и как бы создавать опеку; иное дело, когда речь идет не о самом факте игры, а о тех действиях, которые, проистекая из игры, роняют, как в данном случае, честь и достоинство звания, – тогда надзирающая власть Совета должна вмешаться, должна высказать слово осуждения».
О какой ясности и едином подходе можно было бы говорить, когда проблемы, встававшие в рассматриваемой сфере перед адвокатским сословием, получали разрешение далеко не сразу и зачастую лишь на уровне Правительствующего Сената?
IV. Кино, да и только
В многообразии и жестокости этических запретов проявляются крайняя моральная неразборчивость и ханжество.
Гилберт Кит Честертон, английский христианский мыслитель
У автора этих строк, имеющего десятилетний опыт работы в дисциплинарных органах адвокатского самоуправления, все же остаются сомнения в однозначно продекларированной «определенности». Чтобы продемонстрировать их сущность, призовем на помощь героя известного фильма «Афоня», купавшегося во время своего отдыха, согласно озвученному в комедии милицейскому протоколу, в нетрезвом виде в фонтане городского сквера. В целях нашего небольшого эксперимента позволим себе допущение, что Афоня имел статус адвоката.
В самом простом случае, который, вероятно, имели в виду авторы Разъяснений, Афоня нырял в фонтан с адвокатским значком на лацкане пиджака и оглашал окрестности громкими криками: «Я адвокат!» Здесь вопросов не возникает, поскольку принадлежность пловца к адвокатскому сообществу очевидна (значок), плюс это следует из его поведения (признательные возгласы).
Усложним задачу. Афоня плещется в фонтане молча, размахивая красной «корочкой» – своим адвокатским удостоверением. При этом гражданам, находящимся по одну сторону фонтана, удается прочитать, что там написано, а сидящим по другую сторону – нет. Как здесь быть с очевидностью принадлежности?
Кстати, а что делать квалификационной комиссии, если в палату поступит (как в фильме – в ЖЭК) обращение из правоохранительного органа, сотрудники которого после доставления к ним мокрого и в беспомощном состоянии Афони обнаружили у него в кармане удостоверение, подтверждающее причастность к адвокатуре? Наверное, пытаться установить, кто в данное время гулял у фонтана и точно знает, что там занимался водными процедурами именно адвокат? Или уяснения этого факта полицией уже достаточно?
Мы умышленно ранее упомянули фигуру вице-президента адвокатской палаты, правомочного инициировать дисциплинарные производства, поскольку иные перечисленные в п. 1 ст. 20 КПЭА лица вряд ли столкнутся с не устраивающим их поведением адвоката за пределами его профессии, хотя полностью исключить такое нельзя. Поэтому снова встает вопрос о том, чье именно обращение должно в нужной степени побуждать вице-президента к действиям – обиженной жены, общественности из жилкооператива, председателя садового товарищества либо участкового инспектора? А как быть, если жена жаловаться на притеснения не хочет, а в палату пишет всезнающая теща?
Не менее важно и понимание количественных и сущностных критериев репутационной угрозы нашей корпорации, каковыми следует руководствоваться. К примеру, какого количества скандалов с соседом по даче и по какому поводу достаточно, чтобы возбуждать дисциплинарное производство?
Тут же следует задуматься, как быть в подобных коллизиях с таким оценочным критерием, как ущерб авторитету адвокатуры или подрыв доверия к ней? Не так давно в одном из блогов в интернете применительно к ситуации, когда некое лицо оскорбительно высказалось в адрес адвоката – пожилой женщины, было предложено к голосованию несколько формализованных вариантов реакции на такой поступок, в большинстве своем вполне легитимных. С существенным отрывом среди тех, на кого в полной мере распространяется предусмотренная КПЭА позитивная ответственность, победило предложение «набить морду», причем в число за него проголосовавших вошли и адвокаты, довольно известные и уважаемые в нашем сообществе.
Невольно хочется спросить: если в публичном месте некто грубо обидит спутницу адвоката, то что будет более способствовать повышению авторитета адвокатуры – мгновенный хук справа или подача в суд искового заявления о защите чести и достоинства?
Думается, что репутационные риски нужно искать совсем в другом направлении, дабы не давать поводов адвокатской прессе констатировать сколь очевидные, столь и печальные вещи: «Не добавляют авторитета корпорации и сотрясающие ее последние годы скандалы, связанные с прекращением статуса адвоката за критику корпоративной либо судебной власти, а равно и за высказывания альтернативного подхода к профессии»3…
V. Есть ли гарантии от злоупотреблений?
Еще несколько соображений, вызванных сообщениями в электронных СМИ о том, что недавно в Ямало-Ненецком автономном округе за уклонение от алиментных обязательств адвокат в судебном порядке был наказан 40 часами обязательных работ. По смыслу новой редакции КПЭА он может быть также привлечен к дисциплинарной ответственности как бросивший тень своим неблаговидным поведением на все адвокатское сообщество. А как поступать, если адвокат не афишировал возникшие внутрисемейные проблемы, но случай предан огласке и активно обсуждался в соцсетях исключительно благодаря тому, что о нем прознало и сообщило в публикации правовое интернет-издание Legal Report? Здесь неминуемо встает вопрос о недопустимости объективного вменения как элемента субъективной стороны подобных деликтов: откуда грешащему коллеге знать, есть ли в данный момент среди окружающих те, кто осведомлен о его принадлежности к адвокатуре, и напишут ли об этом на следующий день газеты?
Уже упомянутый Е. Васьковский делал оговорку: «Но если кто-либо путем публичного скандала сам разоблачит свою частную жизнь и тем подвергнет ее обсуждению общественного мнения, тогда положение дела изменяется. Тогда возникает вопрос: не пятнает ли образ действий этого лица достоинства и чести того сословия или той корпорации, которой оно принадлежит?» А как быть, если скандал инициирует и раздувает пресса, что сейчас нередко бывает?
Боюсь, что дисциплинарной оценке приведенных примеров не сильно поможет ссылка на отсутствие неопределенности, а если при этом учесть, что реальная жизнь столь неожиданна и многогранна…
Предвижу возражения на свою критику расширения ответственности адвокатов, состоящие в том, что и иным группам лиц, объединенных по профессиональному признаку (например, врачам, сотрудникам аппаратов судов), предписано и вне рабочего времени вести себя надлежащим образом4. Но дело в том, что такого рода предписания сконструированы всего лишь как единичные нормы-принципы, по сути представляющие собою декларативные пожелания, и не более того.
Совсем другое дело – адвокатская корпорация, вооруженная как кодифицированным нормативным инструментарием, так и организационной структурой дисциплинарного разбирательства и санкционного воздействия со всеми ее достоинствами и недостатками, включая региональную специфику палат и личностную – их руководителей. Неслучайно по итогам обстоятельной работы по изучению отечественной адвокатской деятельности Международная комиссия юристов в отчете за 2015 г. под названием «Становление сильной адвокатуры в Российской Федерации» отметила: «…Меры дисциплинарной ответственности не применяются достаточно строго и последовательно, что может привести к непоследовательному и производному толкованию того, какое поведение составляет дисциплинарный проступок». Здесь же содержится и следующее предписание: «Необходимо строго соблюдать гарантии защиты от злоупотребления дисциплинарным производством в отношении тех адвокатов, которые действуют в соответствии с профессиональной этикой».
Приведенные тезисы выступают в качестве еще одного довода в пользу того, что в обстановке, когда отдельные решения органов адвокатского самоуправления об избавлении от членов корпорации вызывают серьезные сомнения в их обоснованности, расширять сферу применения дисциплинарного преследования по меньшей мере преждевременно.
VI. Поможет ли нам заграница?
Другим контрдоводом наших оппонентов, скорее всего, станет ссылка на международную практику, допускающую в ряде стран расширение пределов действия этических норм, что становится темой для обсуждения юридического сообщества, особенно относительно поиска разумного баланса между приватностью частной жизни и правоограничениями5. К примеру, Кодекс поведения итальянских адвокатов предусматривает, что его правила подлежат применению к поведению в частной жизни адвокатов, если они ставят под сомнение свою репутацию или пятнают профессию адвоката. Кодекс казахских адвокатов гласит, что поведение адвоката должно отвечать требованиям закона и принципам нравственности как при оказании юридической помощи, так и в быту и личной жизни.
Однако мы не найдем таких же четких положений, если внимательно рассмотреть Генеральные принципы этики адвокатов, одобренные правлением Международной ассоциации юристов; Хартию основополагающих принципов адвокатской деятельности, принятую на VI Петербургском международном юридическом форуме; Кодекс поведения шведских адвокатов, Правила надлежащего профессионального поведения для адвокатов Финляндии и целый ряд иных документов подобного свойства. Существует также «Общий кодекс правил для адвокатов стран европейского сообщества», принятый Советом Коллегии адвокатов и юридических обществ Европейского сообщества 28 октября 1988 г. во Франции (Страсбург), на который призваны ориентироваться разработчики этических установок в государствах, входящих в ЕС. В нем также нет аналогичных императивных предписаний. Судя по нормативно закрепленным результатам внедрения целеполаганий «Общего кодекса», здесь можно говорить о весьма существенной дискреции, когда в одних случаях, подобно вышеприведенным, кодексы прямо допускают их возможное применение к бытовой жизни, а в иных ситуациях таких указаний не содержится либо они весьма ограниченны. К примеру, в Кодексе поведения адвокатов Дании специально оговорено, что возможная экспансия дисциплинарной ответственности допустима только применительно к вопросам финансового характера или бизнеса.
Но что представляется весьма важным, в «Общий кодекс» включено предостережение следующего свойства: «Считается невозможным и нежелательным как применение данных правил вне их общего контекста, так и их применение в отношении какого-либо другого комплекса правил, заведомо с ними не согласующегося». Хочется заметить, что процитированное созвучно мнению представителя школы французской адвокатуры Андре Дюпена, еще в позапрошлом веке писавшего: «Человек должен выполнять в обществе различного рода обязанности: семейные, сыновние, отцовние, супружеские и специальные, основывающиеся на принадлежности какой-нибудь профессии. Каждая из этих обязанностей имеет свою санкцию, а также свой особенный трибунал. То, что относится к семье, подлежит только домашней юрисдикции; политическая честь подведома суду общественного мнения; уголовные законы преследуют преступления; каждая корпорация может иметь свою дисциплину и своих особых судей. Смешивать эти различные обязанности значило бы производить смуту в обществе». Сказанное представляется актуальным и для современных реалий, включая предостережение о смуте.
Опасения состоят еще и в том, что, как уже не раз показывала отечественная юридическая практика, позаимствованные на Западе правовые институты при попытках внедрения их в отечественную действительность либо не работают, либо обращаются в свою противоположность. Наглядный пример – введение с 2002 г. судебного контроля за заключением обвиняемых под стражу вместо ведомственного прокурорского. Но вот к какому выводу вскоре пришел Уполномоченный по правам человека в РФ в своем ежегодном отчете за 2003 г.: «…Правоприменительная практика стала характеризоваться неуклонным ростом числа лиц, заключенных под стражу, теперь уже по решению суда… Складывается впечатление, что изменение процедуры заключения под стражу не только не усилило процессуальных гарантий защиты прав личности, но, напротив, сделало лишение обвиняемого свободы правилом». А включенное в закон предписание обязательного санкционирования судом обысков у адвокатов уже получило у наблюдателей оценку как формальность, требующая лишь небольших дополнительных временных затрат у их инициаторов6. Поэтому, как представляется, к иноземным заимствованиям, в том числе и в сфере адвокатской деятельности, следует относиться очень осторожно.
VII. Избирательное морализаторство
Возвращаясь к анализируемой тематике, несложно спрогнозировать, что по итогам планируемой реформы адвокатура существенно вырастет в количественном отношении, в нее вольется значительное число юристов, не знакомых с традициями и правилами нашей работы, а поэтому существенно увеличится нагрузка на дисциплинарные структуры адвокатских палат. Соответственно, за бытовые и публичные прегрешения будет наказываться мизерное число нарушителей моральных устоев, естественно, по избирательному принципу, хотя бы потому, что заявители-доверители, суды и управления юстиции завалят квалифкомиссии другими делами. Стоит ли овчинка выделки?
Конечно, нельзя исключить, что в составе наших дисциплинарных органов найдутся любители покопаться в личной жизни коллег. Очень хочется верить, что таких будет немного. Но в любом случае следует быть готовыми к тому, что члены квалификационных комиссий и советов палат станут участниками сцен, подобных показанной в фильме Э. Рязанова «Гараж», когда собрание кооператива проголосовало за проведение личного обыска одной из несогласных. Может, полезно вспомнить прозвучавшие в тот момент слова авторитетного профессора, адресованные представительнице администрации: «Вы в своем уме?»
А чтобы окончательно развеять иллюзии у сомневающихся, приведу выдержку из вердикта стоящей на страже морального облика своих служителей православной церкви, история которой насчитывает намного больше веков, чем сословие присяжных поверенных в России. По результатам одного из разбирательств Дисциплинарно-каноническая коллегия решила: «Признать, что личные взаимоотношения протоиерея Игоря П. с N, в той мере, в какой они широко не афишировались или не выходили за пределы нравственных норм, не подают повода к применению 39-го правила Святых Апостол. Отметить, что при оценке действий мужа N и их значения в рассматриваемом деле следует руководствоваться нормой церковного судопроизводства… Обратить при этом внимание на заявление супруги протоиерея Игоря П., свидетельствующей об отсутствии предосудительных отношений между ее мужем и N» (Решение Общецерковного суда Русской православной церкви от 17 ноября 2010 г. по делу № 02-02-2010).
Все ли ратующие за дисциплинарную оценку действий, совершаемых за пределами профессиональной деятельности адвокатов, осознают, что и в нашем сообществе теперь будет допустимым выяснение степени предосудительности отношений адвоката А. с гражданкой Б. и позиции по этому поводу ее мужа В., а также супруги самого адвоката Г.?
VIII. Даешь Демона!
Не совсем понятно, почему требование особой честности приурочивается исключительно к адвокатской профессии? – быть честным есть долг каждого гражданина, это повинность общечеловеческая, а не специфическая адвокатская.Присяжный поверенный Д. Невядомский
Если действительно пытаться создавать положительный образ российского адвоката, в том числе посредством контроля за его внеслужебным времяпрепровождением, то хорошо бы всерьез задуматься над формированием отрядов внутрикорпоративной полиции нравов, которая займется просматриванием прессы и интернета, рейдами по пивным барам, кафе и ресторанам, проверкой игорных и прочих злачных заведений, посещением мест проживания адвокатов, а также вылавливанием адвокатских «афонь» из фонтанов, прудов и водоемов. Предлагаю начать с создания в структуре ФПА РФ еще одного департамента и назвать его Департамент морали и нравственности (сокращенно – ДЕМОН) со своими подразделениями на местах.
Но если говорить серьезно и о самом главном, то, как представляется, основная ошибка сегодняшних «радетелей адвокатского целомудрия» (выражение из лексикона одного из присяжных поверенных) заключается в том, что они почему-то решили, что авторитет адвокатуры способны подорвать один или даже несколько ее членов, совершивших неблаговидные поступки. Это все равно что судить обо всех преподавателях по преступлениям Чикатило, о музыкантах – по злодеяниям Ионесяна («Мосгаза»), о юристах – по Вышинскому и о военных – по генералу Власову. Интересно, что предложенную нами логику, похоже, разделяет и Совет ФПА РФ, если судить по аргументу, приведенному в обращении к адвокатскому сообществу от 2 февраля 2017 г. «О защите авторитета адвокатуры»: «Еще неуместнее публичные нарекания на все сословие, поскольку вина одного не может падать на всех, и неосновательность подобного обобщения очевидна для любого члена сообщества». Но тогда хочется спросить: почему же в рассматриваемом случае демонстрируется иной подход, игнорирующий обозначенную очевидность?
Невольно вспоминается известное выступление Ф. Плевако, когда он с легкостью убедил присяжных заседателей в том, что имеющая тысячелетнюю историю Россия не погибнет безвозвратно по причине кражи старушкой двадцатикопеечного чайника. Хочется верить, что и адвокатура прекрасно могла обойтись без того, чтобы разбирать склоки и дрязги, выходящие за пределы профессиональной деятельности ее членов.
И самое последнее. В Европе в XVI веке в некоторых странах адвокатам было запрещено танцевать, так как считалось, что такого рода телодвижения неподобающи слугам юстиции. На рубеже XIX–XX веков во Франции всерьез обсуждалось, допустимо ли адвокату кататься на велосипеде, поскольку при этом он должен был облачаться в «неприличный велосипедистский костюм».
Сегодня эти запреты могут вызвать только улыбку. Так стоит ли снова изобретать велосипед?
1 См., например, Анисимов В.Ф. О современности традиций присяжной адвокатуры. Сборник «Адвокатура. Государство. Общество». М., 2015. С. 118–119.
2 Мельниченко Р.Г. Дисциплинарная ответственность присяжной адвокатуры. – М., 2013. С. 149.
3 Корчаго Е.В. Проблемные аспекты нового проекта Концепции регулирования рынка профессиональной юридической помощи // Московский адвокат. 2018, № 1. С. 17.
4 См., например: Постановление Совета судей РФ от 27 апреля 2006 г. № 156 «Об утверждении правил поведения работников аппарата судов».
5 См. сообщение о конференции Совета адвокатов и адвокатских объединений стран Европейского Союза (Ереван, март 2018 г.) на сайте ФПА РФ: http://fparf.ru/news/all_news/news/47345/
6 Корчаго Е.В. Указ. работа. С. 18.